Джульетта без имени - Страница 64

Пока Сивый с Захаром проверяли и пересчитывали наличные мешки, а Малыш привидением бродил по пустым комнатам, Питон вышел в зал ожидания и присел на потертый пластмассовый диванчик. Странное дело все же — уже двадцать лет этот станционный домик стоит здесь один, без людей, а в нем до сих пор держится какой-то уютный, почти жилой дух. Он чувствуется в этих старых, исчерканных надписями сиденьях, в потемневшем, но все еще держащем побелку потолке, в чудом уцелевших занавесках. Чудится, будто люди, хоть и давно, но только на время ушли отсюда и непременно скоро вернутся. Старый вокзальчик ждет их, ждет уже два десятка лет и не теряет надежды. Как знать, может, и не зря...

Питон тяжело опустил приклад автомата между ботинок, откинулся на низкую спинку и уронил голову на грудь. Хотелось вот так сидеть и никуда не выходить отсюда. Подземные тоннели и станции метро строились пусть и капитально, но они не предназначались для постоянного проживания, для длительной жизни. Люди в них должны были быть лишь гостями — пусть и ежедневными, но мимолетными. Ну сколько до войны проводил времени в метро человек? В среднем — час, два. Только жизненная необходимость заставила задержаться в неуютных, необустроенных подземельях на годы.

А вот железная дорога — это почти всегда маленькая жизнь. С вагоном — домом на колесах, неспешными путевыми разговорами под горячий чаек с сытной выпечкой и бутербродами из вокзальных буфетов. С милыми безделушками на память из сувенирных киосков, с домашней снедью, которой торговали иногда прямо на перронах жительницы маленьких станций и полустанков, — молодой картошечкой с зеленью и маслом, нежными малосольными огурчиками, свежим молоком и ряженкой, разлитыми когда-то давно в зеленые винные «Чебурашки», а позже — в полиэтиленовые литровки и «полторашки»... Железная дорога... Целый мир, ежедневно перевозивший на тысячи километров десятки тысяч людей и снабжавший их на это время всем необходимым. Сколько он сам, Капитон Зуев, в свое время разменял тысяч километров и десятков дней под стук колес и локомотивные гудки?

Питон стариковским жестом потер затекшую шею. Господи, вернемся ли мы когда-нибудь сюда? Выйдем ли из своих пещер?.. И правда, стали мы похожи на крыс и с каждым годом все ближе и ближе к ним становимся, даром что цепляемся отчаянно за те крохи, что остались от прошлого. Не внешне даже похожи стали — в душе. Целое поколение крыс-солдат, еще мнящих себя по привычке человеками. И не в заразе той крысиной дело. Вон, так называемые «чистые», с других веток — что с Рыжей, что с Кольцевой, что с Зеленой, — внешне такие же, как и были, а копни вглубь — так крысы крысами. Хотя и у нас не без выродков... Александров тот же — ну откуда в тебе столько ненависти к своим? А Гацевский, Юрков? В войну вы все заигрались, господа Совет, «лучшие люди»! Сволочи вы серые, хвостатые! Даже ребенка своего вам не жаль! Хотя какое там своего — у вас у всех родные сынки и дочки тут, рядом, под теплым брюхом. А на неродного, да еще и не из Содружества, вам плевать глубоко. Эх, девочка ты моя маленькая, и угораздило же тебя... И зачем только ты со своим «гостем» в наши туннели полезла? А с другой стороны... идти-то тебе все равно больше некуда было...

«Ээээ, расклеился, Капитоша. Хорош! — одернул Питон сам себя. — Что было, то прошло, а сделанного не воротишь. Ты, старый, что мог — сделал. Хоть не убили ни ее, ни «лазутчика» этого бритоголового с Синей ветки. Александров со своими клевретами, конечно, на крыс стали похожи, а вот ты, родной, — на бабу старую! Все, Капитон, вставай. Хорош думать, не то голова отвалится. Работать пора!»

И он встал.

Подсчеты закончили довольно быстро. Число имеющихся в павильоне мешков сошлось с описью, и Захар удовлетворенно спрятал счетоводный блокнот обратно в карман. Взяв автоматы, они вышли обратно на платформу. Дверь запирать не стали, только прикрыли на щеколду — мало ли чего... Если прижмет — отбиваться проще из-за толстых кирпичных стен и зарешеченных окошек павильона, а за них еще надо успеть спрятаться. Закроешь дверь как следует — с полминуты провозишься, пока опять откроешь. А так и забежать-запереться можно сразу, и кто не надо не влезет — щеколда хитрая, Петро Руденко, бибиревский Кулибин, ее на совесть делал и с выдумкой: не умея, сразу и не поймешь, как с ней быть.

Постояв с минуту на платформе, двинулись к вагонам. Долго бродили в темноте, прислушиваясь к шорохам и замирая от каждого резкого звука. Нет вроде бы никого...

Малыш облегченно вздохнул, Сивый утер потное лицо, Захар и вовсе присел на ржавый рельс. Все, дело сделали. Можно и домой поворачивать. Питон оглядел свой усталый отряд, сам выдохнул поглубже и подольше. Нервное все же дело. Хоть и знаешь, что ничего тут нет и быть не должно, все равно где-то внутри сидит докучный страх, убеждающий тебя, что вот сейчас, именно сейчас за углом вагона мелькнет незнакомая тень или сзади, из ниоткуда, появится какая-нибудь пакость сплошь из зубов и когтей. Все же человек — дневное животное, и как ни приучай себя к темноте, все равно ждешь от нее подвоха. Опять же, в тот раз Жуть тоже никто не ждал, а вот поди ж ты, появилась. И никто до сих пор не знает толком, что это такое было. Появилось, заховало, как раньше говорили, добычу — и исчезло.

Питон сплюнул через плечо. Нечего всякую дрянь в ночи вспоминать. Было, прошло и травой поросло. Уже пятнадцать лет ничего такого не слышно, и дай бог, чтобы и дальше так было.

— Ну что, добры молодцы, возвращаемся.

Захар с кряхтением поднялся с рельса, и они осторожно пошли назад. Опять взобравшись на платформу, на этот раз уже тщательно, как следует, заперли павильон. Все, старик, до завтра! Жди следующей ночью новых гостей.