Джульетта без имени - Страница 76

— Крови меж нами и правда... многовато... — медленно проговорил Питон, меж тем обдумывая слова сталкера. Действительно, если «чистые» сами собирались просить мира и дружбы (пусть даже и не решились претворять идею в жизнь) — то о какой войне может идти речь? Весомый аргумент в пользу невиновности ребят!

Разговор растянулся на несколько часов. Ближе к полудню со станции прибежал нарочный — Гацевский требовал новоприбывших пред ясны очи. Питон гонца даже в зал не пустил — мол, карантин! Лежат, мол, оба «гостя», в себя приходят. Так что пусть Гацевский перебьется пока... Нет, станционного врача звать не надо — добытчики и сами с усами. Саша Михайловский — медик отряда — не зря всех учил первую помощь оказывать. А кое-кого — и не только. Так что вот. Нарочный убежал и больше не возвращался — Совет как-то легко проглотил отмазку и, видать, решил подумать еще. И то хорошо. Остынут немного...

Конечно, с карантином Питон слукавил — смысла в нем не было, разве что, как у иудеев, ритуально смыть нечистый дух Алтуфьева. Да и Крыся в себя пришла довольно быстро и, кажется, даже без серьезных последствий для организма. И Питон первый услышал историю их злоключений в Алтухах и воистину чудесного оттуда спасения.

Но с докладом к Совету идти все же надо было. Поэтому вскоре Питон, наказав Крысе и Востоку не высовываться из той комнатушки, где они находились, а двоим своим добытчикам — охранять их и ни под каким предлогом не пускать к ним никого из станционных, отбыл в сторону «апартаментов» администрации.

* * *

Когда Сергею Петровичу Александрову доложили, что с поверхности вместе с зуевской группой вернулись два дня назад высланные в Алтуфьево шпионы, он чуть чаем не подавился.

— Да ну... А точно они? — сипло спросил он начальника караула, продышавшись.

— Точно так... — тот стоял, вытянувшись, и лицо у него было такое же вытянутое. — Девчонка-добытчица и этот, который с ней был, из «чистых». Еле-еле — но живые. Вместе с людьми Питона пришли, «чистый» даже нашего раненого волок. В шлюз вбежали и рухнули...

Александров медленно поставил чашку на стол.

— Чудеса... Да садись ты, чего торчишь, как гвоздь в паркете... — он махнул рукой на караульного, и тот, тяжело дыша, плюхнулся на стул. — А сейчас где они?

— В кассовом зале, наверху. Они оба, кажется, без сознания. И у Зуева два человека побиты крепко — там наверху невесть что творится. Ураган — не ураган, дрянь какая-то непонятная.

— Что Зуев?

— Живой. Ничего не сказал, только медика своего отрядного кликнул и сейчас вместе с ранеными сидит. И с... этими.

— Ладно... — Александров запустил короткие пальцы в порядком поредевшую шевелюру. — Ты вот что, Максимыч... Давай-ка чайку выпей, и дуй к себе обратно, а мне своего человечка пришли. Раз такие чудеса творятся, крепко подумать надо. Люда! —позвал он.

В комнатку тут же заглянула невысокая женщина.

— Звали, Сергей Петрович?

— Людочка, сообрази, пожалуйста, чайку для Николая Максимыча, а то он вон как запыхался. А мне скажи, там Гацевский ясны очи продрал али как?

— Спит, Сергей Петрович, вроде бы... И остальные тоже.

— Ну хорошо. Сейчас я им такую побудочку устрою — повскакивают...

Он встал, разминая затекшую поясницу. Все-таки старость — не радость. Обернулся к начальнику караула.

— Максимыч, сам понимаешь — чтобы твои за этими гостями бдели, как Змей Горыныч за Кащеевым яйцом! И людей лишних туда до моей команды не пускать. Все ясно?

— Так точно!

— Точно, точно... Смотри, Максимыч!

Александров вышел из своей комнатушки, плотно затворив дверь. Идти было недалеко — через коридор и налево. Он остановился около двери в бывшую мастерскую СЦБ. Оттуда доносился негромкий храп. Александров приоткрыл дверь, нашарил на стене выключатель. Сюда электричество подавалось всегда — здесь жили члены Совета. Лампочка под потолком неярко вспыхнула, и тут же раздался сонный голос:

— Кого там нелегкая принесла?

— Вставай, Юра, а то проспишь царствие небесное, — Александров со скрипом и грохотом подтянул к себе табурет и уселся на него. Напротив на топчане ворочался, просыпаясь, Гацевский — второй член Совета Содружества от станции Бибирево. Гацевский был толстоват, и одеяло пузырилось у него на животе, как на небольшом холме. Он с трудом приоткрыл один глаз.

— Ты чего это ни свет ни заря?

— Вставай, Юра, вставай! У нас чудеса творятся, и небезынтересные!

— Ну тебя в задницу, Серега... — Гацевский тяжело сел на постели, потирая заспанное лицо. — Чего случилось? Ты не темни, раз уж разбудил...

— Знаешь, Юра, кто к нам пришел? Дочка Кожана вернулась! Сама.

Гацевский чуть не подпрыгнул на постели. Он вскочил, зашарил рукой по тумбочке, ища кружку с водой. На лице Гацевского читалось изумление, недоверие и пока еще неверная надежда.

— Не ослышался, Юра, не ослышался. Давай очухивайся, и кумекать будем. А потом и остальных будить...

Новость про то, что шебутная девчонка-добытчица оказалась не просто сиротой, каких много, а единственной, похоже, дочерью вождя Алтуфьева, пришла на станцию примерно через полдня после высылки пленных. Юркая серая крыса прибежала из северного тоннеля четного направления, неся обернутую вокруг голого хвоста бумажную полоску, закрепленную резинкой. Крысу накормили и посадили в защищенную от сквозняка просторную клетку, а полоску тут же принесли в бывшую релейную, где продолжал свое заседание Совет. На бумажке корявым почерком было написано в одну строку: «Кожан в пленнице дочку признал. Заперся и запил». Эффект был хуже, чем от взрыва. Первым схватился за плешивую голову Гацевский.