— Да я и не трогал ее вовсе, — лениво сказал он. — Охота была с этой сумасшедшей человечьей подстилкой связываться, еще подхвачу чего, лечись потом всю жизнь!
От таких чудовищных слов Восток побагровел и яростно рванул опутывающие его веревки. Крыся же ахнула, залилась краской и вдруг дикой кошкой метнулась к папаше явно с целью выцарапать ему бесстыжие буркалы. Но охранники не дремали — поймали, можно сказать, в прыжке.
— Га-а-ад!!! Сво-о-олочь!!! — пронзительно верещала крысишка, отчаянно отбиваясь от пытавшихся ее усмирить рук. — Не-ена-ви-и-ижу!!!
Кожан сморщил физиономию и демонстративно прочистил пальцем ухо.
— Так что, Дымчар, если тебе так уж приспичило и если так охота слышать вот это во время... хммм... процесса — валяй, пользуйся! — как ни в чем не бывало закончил он фразу. — Но потом, когда вдруг все твое «мущщинское хозяйство» начнет гнить и отваливаться, — не говори, что я тебя не предупреждал!
Дымчар задумался. Перспектива потерять самое дорогое и трепетно лелеемое не прельщала. Побаловаться с девчонкой, конечно, хотелось — она приглянулась ему, да и не только ему — но не такой же ценой!
— Ну так че, ребятки? — ухмыльнулся вожак, обводя взглядом свою «стаю товарищей». — У кого там еще в штанах лишние объемы звенят и дымятся? Давайте, не стесняйтесь — девка ваша!
— Да ну тебя в звезду, Кожан! — в сердцах плюнул Дымчар. — Умеешь же ты весь кайф людям обломать! — он брезгливо вытер о штаны руку, которой щипал Крысю, и тут же замахнулся на девушку. — Уууу, шалава!
— Ладно, хватит! — возвысил голос Кожан. — Хорош херней страдать! Тащите их Наверх, парни, пора!
С шумом, свистом и улюлюканьем крысюки поволокли смертников к южному вестибюлю станции.
Через анфиладу служебных комнат и шлюзовую камеру, запечатанную маленькими подобиями туннельных гермозатворов, их вывели в подземный переход, что проходил под Алтуфьевским шоссе. Если на станции был пусть и тусклый, но свет, то в переходе стояла непроглядная темнота. Конвоиры защелкали фонарями, в лучах заплясала пыль, мелькнула и осталась за спиной бурая, проржавелая стена главных станционных гермоворот. Вперед, поторапливайтесь! Вот уже виден тусклый лунный отсвет на стенах впереди и на чугунных решетках ливневки под ногами. А дальше — павильон выхода наверх и две лестницы — налево и направо. Сквозь дыры в разбитой крыше павильона светит луна.
Свернули налево.
Поверхность дохнула им в лица тихим зябким ветром. По недлинной лестнице, по истертым ступенькам они вышли в стерегущую наверху ночь. Среди темных громадин-домов на юг и на север, сколько хватало глаз, убегала прямой стрелой широкая дорога с разросшимися, заматеревшими без людей деревьями по обочинам. Вокруг было пустынно и тихо, и только приветствовавший их ветер бесцельно бродил между остовами автомобилей, гнал жухлую листву и вездесущую пыль.
Их привязали к облетевшему молодому тополю в паре сотен метров от выхода — спина к спине, только по разные стороны от бурого ствола. Вязали не веревкой — проволокой, щелкая пассатижами и поминутно переругиваясь. Наконец закончили, отошли, будто любуясь делом. Вперед вышел Кожан.
— Ну вот, ребятки, погостили — и хватит. Постойте тут, свежим воздухом подышите малость, а там, глядишь, и солнышко взойдет... — голос был издевательски ласков. — Смотрите, не угорите. Особенно ты, Робин-гусь бледный, — Кожан хищно осклабился в сторону сталкера. — Ну и ты, мышка, тоже не скучай, — небрежно бросил он дочери и криво, дергано подмигнул ей. Остальные алтуфьевцы грянули смехом.
— Тихо, мать вашу! Еще зверье мне тут накликайте, пустобрехи! — вождь внезапно стал необычайно серьезен. Бандиты моментально притихли, автоматы с тихим лязгом соскользнули с плеч в руки. — Пошли! Нечего тут прохлаждаться!
Он махнул рукой и, не оборачиваясь, широкими шагами пошел обратно, в сторону темневшего у шоссе павильона подземки. За ним, озираясь и прислушиваясь, потянулись остальные. Тощий Жека простоял у дерева дольше всех. Он бросил взгляд на привязанного Востока, прищурившись, оглядел девушку... Помедлил, словно в чем-то сомневаясь и колеблясь. Но потом сплюнул под ноги и бегом бросился догонять своих.
Пленники остались одни.
Постепенно ночь начала оживать и наполняться звуками. Умолкнувшие и притаившиеся обитатели развалин снова принялись за свои насущные хлопоты, прерванные приходом двуногих. Деловито прошуршала мимо тополя большая бурая крыса, задержалась, приподнялась на задних лапках и любопытно оглядела привязанных людей красноватыми глазами-бусинами. Восток шуганул ее, и крыса, пискнув что-то явно оскорбительное, неторопливо скрылась под ржавым остовом бывшего ларька.
С легким шелестом из разбитого окна в доме напротив вылетели две черные тени. Восток вздрогнул, но, разглядев их, успокоился: эти существа вреда не причинят. Летучие мыши — а это были именно они — теперь охотно селились в покинутых домах, как в пещерах. Во всем остальном, думается, их жизнь совершенно не изменилась — как не изменилась она и для других четвероногих и крылатых обитателей Москвы и близлежащих пригородов.
Ночь полнилась звуками — знакомыми и незнакомыми, привычными и таинственными, притягательными и пугающими. Шелест ветвей и крыльев, скрип, попискивание, топот мелких лапок, вскрики ночных птиц (а может, и не птиц), пронзительный мяв кошачьей драки за углом ближайшей высотки, далекий вой...
Восток почувствовал, как по другую сторону дерева вздрогнула и съежилась от страха Крыся.